"Отец приватизации" много лет учился ненавидеть свою страну в Белоруссии, на Украине и в Австрии

Как сообщили на днях СМИ, материалы дела полковника Владимира Квачкова, которого обвиняют в попытке вооруженного переворота и содействии террористам, переданы в прокуратуру. Внимание общественности к судебному "хождению по мукам" отставного полковника ГРУ привлекает отнюдь не официальное обвинение. Истинная причина, по которой российская Фемида мертвой хваткой вцепилась в военного, — резонансное дело о покушении на Анатолия Чубайса. Хотя затянувшийся уголовный сериал уже давно следовало бы переквалифицировать по статье о предательстве и на скамье подсудимых должен сидеть отнюдь не Квачков, а тот, кто в 90-е с завидной частотой бил себя кулаком в грудь и брал "ответственность на себя". Да так до сих пор и не взял.

Детство

Для того чтобы лучше понять причины непотопляемости и особое место феномена под названием "Чубайс" в новейшей российской истории, имеет смысл отследить аппаратно-политическое происхождение и основные вехи трудовой биографии политика, который сначала самозабвенно крушил советскую систему, а затем, расчистив цивилизационное пространство, занялся постановкой грандиозных социал-дарвинистских экспериментов над населявшими его народами. В данном контексте Анатолий Борисович интересен не столько как личность, сколько как знаковая фигура или символ эпохи, а точнее говоря, стоящих за ним сил, которые до сих пор контролируют политический процесс в России.

Следуя хронологическому принципу, начнем издалека. То есть с детства — периода жизни, когда закладывается если не осознанное отношение к действительности, то во всяком случае определенное мироощущение. Толик появился на свет в 1955 году в белорусском городе Борисов, в нежном возрасте абсолютно не выказывал задатков будущего "либерального терминатора" и ниспровергателя коллективистских устоев советского общества. Детство проходило в стандартном среднестатистическом советском ключе. Казалось бы, сын офицера, ветерана ВОВ, преподававшего марксизм-ленинизм, должен быть в наименьшей степени предрасположен ко всякого рода диссидентским веяниям. Мать нашего будущего антигероя, Раиса Сагал, была экономистом. Данное обстоятельство, судя по всему, оказало решающее влияние на профессиональный выбор ее сына. Оставаясь практически всю жизнь домохозяйкой, она могла уделять достаточно внимания детям. И влиянием мамы, надо думать, юный Толик, в отличие от жертв его антисоциальных постсоветских экспериментов, обделен не был. Как видим, в фамилии родительницы содержится недвусмысленное указание на нерусские корни подрастающего реформатора. Безупречной "пятой графой" не мог похвастать и Борис Матвеевич Чубайс (вообще фамилия Чубайс латгальского или, проще говоря, прибалтийского происхождения). В общем, особых личных (генетических) поводов испытывать пламенную любовь ко всему русскому, надо признать, у великого ваучерного комбинатора не было.

В памяти нашего героя, по его собственному признанию, сохранились воспоминания о "кухонных прениях" отца и старшего брата Игоря Чубайса (будущего социального философа и идейного антагониста Анатолия), который вступал в полемику с отцом по поводу адекватности и перспектив советского строя. Как утверждает сегодня Анатолий Борисович, уже на заре туманной юности его симпатии были на стороне брата, изобличавшего пороки советской системы.

Можно предположить, что первый урок космополитизма наш герой получил в "Одессе-маме", где пошел в школу, после чего судьба отпрыска военного забросила его во Львов, где в середине 1960-х еще были живы воспоминания о "славном" бандеровском прошлом. Не исключено, что первый опыт агрессивной и деятельной ненависти ко всему исконно русскому был получен именно здесь. Наконец, в 1967 году семья перебирается в Ленинград, где, по собственным словам, Анатолий учился в школе с военно-патриотическим воспитанием.

Однако, судя по всему, патриотический "корм" оказался "не в коня". Об этом свидетельствует целая серия более поздних воспоминаний достаточно откровенного свойства: "...я ненавижу советскую власть. Более того, я мало что в жизни ненавижу так, как советскую власть. И особенно ее позднюю стадию. В моей жизни ничего омерзительнее, чем поздняя советская власть, не случалось". А вот еще один весьма красноречивый пасквиль на окружавшую в то время "товарища Чубайса" действительность. Риторическое самооправдание будущих антисоветских деяний "без купюр" звучит так: "Для многих нормальных людей школьные годы — это счастливое детство. А я ненавидел свою школу. Школа была с продвинутым военно-патриотическим воспитанием. Мы ходили на построения в форме с воротничком, как у военных моряков, и пели песню: "Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Не вызывает у меня моя школа нежных чувств. И главное воспоминание состоит в том, что мы с друзьями как-то раз решили ее разобрать на части, а лучше поджечь. Мы сумели оторвать только одну ступеньку на крыльце и чайку, приваренную на военно-патриотическом памятнике. Большего ущерба мы нанести ей не могли. Но ненавидели мы ее все вместе".

Юность

Не меньше "оплеух задним числом" достается духовной alma mater Чубайса — Ленинградскому инженерно-экономическому институту им. Пальмиро Тольятти (ЛИЭИ), который тот закончил по специальности "экономика и организация машиностроительного производства": "Что касается института, то мне все время казалось, что жизнь никак не начнется и проходит зря. У меня было только одно чувство: когда же закончатся все разговоры и, наконец, удастся заняться каким-то нормальным полезным делом?" Складывается такое впечатление, что будущий глава Госкомимущества России, организовавшего большой приватизационный "дербан" госсобственности с последующим растаскиванием ее по частным лавочкам и карманам, "нормальное полезное дело" по странной логике усматривает исключительно в полной дезорганизации экономики и уничтожении "машиностроительного производства". Венчает эту душераздирающую ретроспективную самоапологетику обескураживающее признание: "...я просто антинародный".

В общем, с юности наш герой демонстрировал девиантное поведение, не вписывающееся в социалистические нормы. В качестве подтверждения поэтического парафраза "когда б вы знали, из какого сора растут Чубайсы, не ведая стыда" можно привести фотографический артефакт — снимок 1967 года, на котором запечатлен долговязый Толик, с собственноручной надписью весьма самоуничижительного свойства: "Я — форменный урод с 5000 веснушек и рыжими волосами. Как только девочки меня любят? Вероятно, я очень умный". В подписи с равной степенью вероятности угадывается как типичное проявление "комплекса Наполеона", так и неприкрытое кокетство и упоение собственной интеллектуальной "богоизбранностью".

Судя по воспоминаниям одногруппников будущего "ржавого младореформатора", тот зарекомендовал себя как дисциплинированный школяр и не более того. Многие отмечают его нацеленность на административную карьеру. Абсолютный идейный релятивизм и даже концептуальную всеядность будущего запевалы рыночных реформ подчеркивает тот красноречивый факт, что молодому Чубайсу удалось получить вожделенную рекомендацию в члены КПСС. Не правда ли, странное стремление для либерального диссидента? Искренни ли намерения нашего антисоветчика? Или все последующие заверения относительно изначального идеологического неприятия концепции "совка" — всего лишь запоздалые оправдания банального конъюнктурщика?

Зрелость

Впрочем, концептуальное двурушничество г-на Чубайса с самого начала приносит свои плоды. После защиты диплома он остается на "родной" кафедре сначала инженером, а затем ассистентом и председателем совета молодых специалистов. Несмотря на кичливый антисоветизм "задним числом", Чубайс делает себе научное имя на исследовании и разработке "методов планирования, совершенствования управления в отраслевых научно-исследовательских организациях", то есть декларируя ставку на совершенствование, а вовсе не на ниспровержение советской "системы хозяйствования". В результате получает поздравления по случаю присуждения ученого звания доцента.

Но истинное интеллектуальное вскармливание будущий цивилизационный "деконструктор" получил отнюдь не на советской Родине. Как указывает ряд источников, в конце 1970-х годов Анатолий Чубайс стажировался в Международном институте прикладного системного анализа. Речь идет об учебном заведении, учредителями которого в 1972 году (в самый разгар объявленной "разрядки международной напряженности") стали Великобритания, США и Советский Союз, а располагалось оно в Лаксенбурге, респектабельном пригороде Вены. "Головной конторой" этого детища тогдашней "перезагрузки" в СССР стал Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований. Без преувеличения можно сказать, что эта международная учебная институция стала настоящим инкубатором будущих прорабов развала советской системы. В числе их особо выделяются господа Гайдар, Чубайс, Нечаев, Шохин, Ясин, Мордашов и Гавриил Попов. В предместье австрийской столицы "могучая кучка" будущих младореформаторов активно впитывала в себя либеральные по сути идеи перевода советской плановой экономики на рыночные рельсы.

Вызывает неподдельное удивление тот факт, что в эпоху всевластия КГБ, руководимого Юрием Андроповым, в капстраны не могла проскочить ни одна мышь, не говоря уже о Чубайсе. Тем не менее будущий реформатор выезжает в Австрию.

В условиях продолжающейся холодной войны и непрекращающегося идеологического противоборства двух систем советские ученые были практически обречены на то, чтобы впитывать либеральные догмы в окружении многочисленных сексотов западных спецслужб. История, конечно, умалчивает, в отношении кого акт реальной вербовки можно считать свершившимся фактом. Однако практически не вызывает сомнения, что процесс приобщения к "общечеловеческим ценностям" не прошел бесследно для его непосредственных участников.

По крайне мере, когда Михаил Горбачев в конце 1980-х годов дал отмашку "демонам перестройки" выйти из тьмы, завсегдатаи венских семинаров все как один оказались востребованы на ниве развала советской экономики. Основав мимоходом в Питере клуб "Перестройка", который декларировал продвижение идей "демшизы" в народные массы, Анатолий Борисович осуществил свой первый карьерный блиц-криг. Начав стремительное восхождение по аппаратной лестнице с должности первого заместителя председателя Ленинградского горисполкома, "широко известный в узких кругах" заштатный экономист всего за два года вознесся до постов министра, а затем и вице-премьера общероссийского масштаба.

В период перестроечной смуты лучшей рекомендацией кандидата на участие в объявленной Михаилом Горбачевым реформаторской вакханалии могла быть заявленная готовность идти по трупам. С чем Анатолий Борисович блестяще справился, опубликовав в соавторстве с рядом соратников в шестом номере журнала "Век ХХ и мир" свой программный "Майн кампф" под красноречивым названием "Жестким курсом". Речь идет об аналитической записке, в которой, по сути, прописывается пошаговая инструкция по переходу к рыночной экономике в СССР.

В частности, в записке не делается секрета из того, что "к числу ближайших социальных последствий ускоренной рыночной реформы относятся общее снижение уровня жизни, рост дифференциации цен и доходов населения, возникновение массовой безработицы". Ее авторов также ничуть не смутило, что "это повлечет сильнейшее социальное расслоение и возникновение с высокой вероятностью экономических забастовок в базовых отраслях промышленности и политических забастовок в крупных городах".

Далее идут рекомендации по ужесточению мер по отношению к тем силам, которые покушаются на основной костяк мероприятий реформы, включая "роспуск профсоюзов, запрет на забастовки, контроль за информацией, прямое подавление по отношению к партийно-хозяйственному активу, ограничение полномочий и роспуск представительных органов". О том, что рост благосостояния населения с самого начала не являлся целью затеянных младореформаторами преобразований, свидетельствует следующее эпистолярное откровение г-на Чубайса и Кo, достойное пера гитлеровских идеологов: "Население должно четко усвоить, что правительство не гарантирует работу и уровень жизни, а гарантирует только саму жизнь".

О том, что права человека, свобода слова и прочие ценности, поднимавшиеся на щит антисоветской пропагандой, не имели в глазах крушителей устоев советского общества никакого значения, показывает еще один предельно циничный пассаж, согласно которому в том случае, если курс реформ будет "подвергаться беспощадной критике, подрывая их легитимность", предлагается "задержать принятие законов о печати и политических партиях и поставить под контроль все центральные средства массовой информации".

Продолжение следует