Это сейчас мы знаем, что путь Наполеона по России - путь от одной ошибки к другой с итоговым поражением. А нашим предкам в те дни оставалось или сражаться, или молиться, или ждать хороших новостей. А иногда все это делать одновременно

Новый, 2012 год я встречал в маленьком клубе с литературным уклоном, нынче, увы, перепрофилированном. Ведущий праздника, хороший бард-музыкант, был одет в театральный гусарский костюм. Костюм напоминал о том, какой исторический юбилей в наступающем году считается основным.

Кстати, подумалось: а возможно ли, чтобы, когда наступит юбилейный новый год с окончанием на цифру "1", ведущий был бы в командирской красноармейской шинели 1941-го? Я сразу исключил такую возможность. Праздника просто бы не вышло. Потому что Великая Отечественная - это "сороковые, роковые", "радость со слезами на глазах". Это память о том, как страна и ее народ просто остались в живых. Тем более мы живем в городе, у которого две даты рождения - в мае и в январе.

Отечественная война 1812 года - иные ассоциации. В первую очередь яркие мундиры, превращавшие поле битвы в причудливый цветник. Усачи из "Гусарской баллады", портреты Дениса Давыдова. Кавалергарды, век которых не долог, но зато так сладок. Торжественная увертюра "1812" Чайковского, не пугающая и не тревожащая, в отличие от Седьмой симфонии Шостаковича. Цикл картин Верещагина, на которых смерть торжественнее и красивее, чем на зарисовках войн, которых он был свидетелем.

Конечно же, этот многоцветный мундирный карнавал оставался войной со всеми ее ужасами. К примеру, литературному персонажу Андрею Болконскому повезло: раненный, он попал в госпиталь, получил пусть и варварскую, но все же медпомощь и умер в постели. Таких счастливцев было меньшинство: на той красивой гусарской войне живые, если получали тяжелую рану, завидовали мертвым. Поначалу русские оставляли раненых на милость французов, потом французы своих - на милость русским. В итоге погибали и те, и другие, иногда быстро - в подожженных зданиях, иногда медленно, без всякого ухода вообще.

Это судьба солдат. Но нелегко было и штатским. Если в середине августа 1812-го в Москве можно было нанять подводу для эвакуации за 30-40 рублей - немалые деньги по тем временам, то за день до вступления в город Наполеона - уже за 800 рублей. Сейчас все это - историческая статистика. А представьте семью мещан или небогатых дворян с малыми детьми и престарелыми родителями. Отдать последние деньги, уехать из города и вернуться перед зимой на пепелище. Такова бытовая сторона "гусарской" войны.

И все же было еще одно страдание, которое нам сегодня представить труднее всего, - пытка неизвестностью. Это сейчас мы знаем, что путь Наполеона по России - путь от одной ошибки к другой с итоговым поражением. Что Москва станет смертельной ловушкой для утомленной Великой армии, не местом отдыха, а местом дезорганизации.

Ничего этого наши предки - дворяне, мещане, священники, крестьяне - не знали. Не знали в июле, не знали в августе, не знали в сентябре. Зато знали, что русская армия оставляет город за городом, губернию за губернией. Оставила Москву. И было непонятно - существует ли армия вообще. Не оставит ли Наполеон гарнизон в Москве и не бросится ли на Петербург...

А главное, ждали нового Тильзита, нового позорного мира. Мало кто знал обещание Александра I скорее отступить на Камчатку, чем сдаться, зато прежний компромисс помнили многие. Только тогда помирились на Немане, а что потребует Наполеон на Москве-реке? Или на Неве? На самом деле Александр Сергеевич ошибся наполовину: его тезка Александр Павлович был властителем весьма лукавым, но никак не слабым, возможно, даже самым упрямым царем русской истории. Но тогда это знали немногие царедворцы.

Нашим предкам в те дни оставалось или сражаться, или молиться, или ждать хороших новостей. А иногда все это делать одновременно. Поэтому так хочется крикнуть из сегодняшнего дня им, идущим в ополчение или бредущим рядом с телегой, нанятой за последние деньги: "Не бойтесь, враг в ловушке! Москва будет потеряна, но страна - спасена. Еще четыре месяца, и в России не останется ни одного неприятеля!"

Может быть, кто-нибудь так же докричится и до нас из будущего, двести лет спустя. Скажет, что наша неуверенность, наши страхи напрасны, ощущение безнадежности - ложно. Что будет трудно, даже труднее, чем сейчас, но все закончится хорошо.

Лишь бы мы были достойны этого.